Силыч помолчал, покачал головой:



— По правде говоря, не так утку мне жаль, как друга своего, очень Павел Георгиевич расстроился. Я заругался сначала, потом вижу, как эта история повлияла на него, — утешать начал. А он и слушать не стал, закинул ружье за спину и пошел берегом вдоль озера.



Новиков-Прибой встал с лапки и деланно весело сказал:



— Ну, ладно!.. Что было, того не вернешь. Давай обед готовить. А Низовому ничего не говори, знаешь, какой он впечатлительный... Попрошу Степана Максимовича, может он еще где утку достанет.. Вот, не было печали!..



Низовой вернулся под вечер вместе с Ивашкиным. Должно быть, он рассказал Степану Максимовичу о гибели «второй мировой». — Ивашкин был молчаливее обычного.



Павел Георгиевич рано лег спать, а мы втроем сели на ступеньки крыльца.



Степан Максимович сказал:



— Как теперь с этим кулаком рассчитываться? Такой он сквалыжник!



Силыч ответил:



— Шут с ним!... Заплати ему сколько потребует. Да порасспроси-ка: нет ли еще у кого утки.



К хозяину «второй мировой» Степан Максимович ушел утром следующего дня и вернулся перед обедом. Рассказал:



— Ох, что было!.. «Не поверю, — кричит, — чтобы ты мою утку убил, это кто-нибудь из московских. Не поверю, чтобы моя «вторая мировая» плохо кричала!..» А сам бегает по избе, бьет себя ладонями по ляжкам и кричит. «Ох, убили!, «Вторую мировую» убили!... Корову за нее не возьму!.. Ой!..» Часа полтора бегал и в избе и по двору и все кричал: — «Ой, убили. Корову не возьму за нее!..». Потом говорит мне: — «Опять я не верю, чтобы ты утку убил. Это московские убили. Скажи им: если не заплатят столько, сколько двадцать пять уток стоят, в суд на них подам».



Наглость сквалыжного мужичонки возмутила Новикова-Прибоя. Он сердито засопел, подергал себя за усы, потом спросил:



— Сколько стоит в разгар охоты подсадная утка?



Дело было в двадцать восьмом году, и я теперь не помню, какую сумму назвал Ивашкин.



— Заплати ему вдвое, а не возьмет — пусть в суд подает... Это, конечно, глупости... И утка его, хоть и «вторая мировая», а ничем не лучше обычной подсадной...



Все это кончилось тем, что хозяин «второй мировой» взял предложенную сумму, и после до нас доходили слухи о том, как он хвалился «Ловко я москвичей нагрел!» Но дело не в нем, он как был кулаком, так и жил им вплоть до коллективизации, которая наступила в следующем году. И не утку нам было жаль, утку Степан Максимович достал в соседнем селе. Жаль нам было Павла Георгиевича. Человек он был «чувствительной души», его до слез могла взволновать красота земли, красота художественного произведения, его до бешенства могли довести грубость, наглость, а если ему самому приходилось быть в чем-либо виноватым он болезненно переживал свою вину. Очень тяжело переживал он и свой ошибочный выстрел по «второй мировой». Он не ходил на охоту, бродил без ружья по берегам озер я речек, меньше обычного был разговорчив, и через три дня, сославшись на спешную работу над своим романом «Океан», уехал в Москву.



После мы никогда не напоминали Низовому об этом случае, но в наш с Новиковым-Прибоем разговорный язык вошло новое определение подсадных уток. Если утка страстно призывала селезней, умело «осаживала» их на ходу — кричала в осадку — мы говорили: «Вот эта «вторая мировая»!» Если же нам попадалась плохая утка, то мы говорили с усмешкой: «Вторая мировая». Говорили так, хотя и «первой мировой» не только никто из нас не видел, но даже и не слышал о ней. Зеркало позволит обойти систему блокировки наложенную вашим провайдером на сайт Pin-Up.bet игры казино .